Канары в переводе: Канары | это… Что такое Канары?

Многие ответы в голландских и международных средствах массовой информации и в Твиттере, однако, сразу же зациклились на конкретной интерпретации аргумента об идентичности, отражая в лучшем случае полное игнорирование контекста, а в худшем — умышленное неправильное прочтение аргументов, выдвинутых Деулом. . Эти вклады интерпретируют Дэул как утверждение чего-то вроде «только черные переводчики могут или могут переводить черных авторов» — что она никогда не делает. Два измерения угла тождества (аргументы «может» [т. е. разрешение] и «может» [т. е. способность], как я их назову) заслуживают разграничения. Люк ван Дорслер в бельгийской газете De Standaard (1 марта), основное внимание уделяется «майскому» измерению этого аргумента (аналогичные аргументы выдвигает Асита Канко в De Volkskrant 2 марта, Кенан Малик в The Guardian 7 марта, Мридула Нат Чакраборти в The Conversation и Нурия Барриос в El Paí s 12 марта. Я сосредоточусь на статье Ван Доорслера, профессора переводоведения, как на примере этой аргументации).

Ван Доорслер характеризует пункты Деула как «диктатуру тождественного мышления», отражающую «тоталитаризм». Помимо того факта, что Деул лишь косвенно поднимает вопрос об идентичности в своей аргументации и не делает ничего, кроме требования большей репрезентативности, большего разнообразия, большей инклюзивности в издательской индустрии (вряд ли тоталитарной), формулировка Ван Доорслера здесь иронична, учитывая асимметрия власти поставлена ​​на карту в этих дебатах. Группы, которые, как можно было бы разумно ожидать, чувствовали необходимость выдвигать на первый план важность идентичности, традиционно были маргинализированы; если вы находитесь в привилегированном положении, вам не нужно беспокоиться о том, как ваша личность повлияет на ваши возможности или наложит структурные ограничения на ваш доступ к ресурсам. По умолчанию вы в безопасности, полагая, что можете открыто конкурировать, основываясь исключительно на способности доступа к ресурсам и возможностям. Вы можете предположить равные условия игры. Напротив, если вам приходится бороться за фундаментальное признание вашей идентичности как действительной и заслуживающей равного доступа к ресурсам и возможностям, вы с самого начала знаете, что не существует такой вещи, как равные условия игры.

В статье Ван Дорслера (и подобных работах Барриоса и Чакраворти) выдвигается ложный аргумент, который имеет мало общего с первоначальными точками зрения Деула. Он утверждает, что «тревожный марш мышления об идентичности» — это творческий тупик, ведущий к ситуации, в которой, например, белым людям не «разрешат» писать об апартеиде; Черные люди будут «обязаны» писать только о «черном опыте» — и только чернокожим переводчикам будет «разрешено» переводить чернокожих авторов. Эта линия аргументации очевидна в социальных сетях и в разделах комментариев газет, обрамляющих дебаты с точки зрения «отмены культуры» и «обратного расизма», и находит свое предельное абсурдное сокращение в театральных заявлениях и кликбейтных заголовках о «конце перевода». » и «новая и смертоносная цензура»: теперь это означает, что никто не может никого переводить (потому что ни у кого нет одинаковой идентичности). Комментарий каталонского переводчика Гормана Виктора Обиольса, чей контракт был отозван издателем после фурора, иллюстрирует крайность этого редукционизма:0003

«Но если я не могу перевести поэта, потому что она женщина, молодая, черная, американка 21-го века, то я не могу перевести и Гомера, потому что я не грек восьмого века до нашей эры. Или не мог бы перевести Шекспира, потому что я не англичанин 16-го века».

Барриос (испанский переводчик стихотворения Гормана) рассуждает в том же духе:

Согласно Деулу, применяя то, что мы могли бы назвать логикой Деула, только белые могут переводить белых, только женщины могут переводить женщин, только трансгендеры могут переводить трансгендеры… И так до бесконечности: только мексиканцы умеют петь rancheras , только японцы могут написать хайку и так далее. И, конечно же, забудьте о переводе Марселя Пруста, если вы не гомосексуал и никогда не пробовали мадлен.

Это полностью упускает суть. Вопрос, поднятый Дэулем, принципиально не касается того, кто «может» (у кого есть разрешение) или даже «может» (способен) писать или переводить определенные переживания. Вопрос в том, кому институционально предоставлено пространство для выражения этого опыта, для участия, для того, чтобы быть видимым. Кому достанется место за столом? Место на подиуме? Приз? Интервью или колонка в газете? Исключения, исторические и современные, по признаку расы и пола, среди прочего, очевидны. Дело в том, как учреждения, такие как издатели, могут работать над большей инклюзивностью.

Эта «подстрока» аргумента идентичности (кто «может» переводить) (также) не о переводе. Он позиционирует себя как защита свободы, разнообразия, права жить в чужой шкуре; он рассматривает «активизм» (используемый здесь уничижительно) как обеднение богатства человеческого творчества и способности делиться разнообразным опытом, «медвежью услугу человеческому воображению». И все же, по иронии судьбы, он демонстрирует глубокую неспособность поставить себя на место других. Как указывает Хендрик Вос в последующей статье в De Standaard (7 марта): Кому-то, кто не может понять, насколько важно представительство для групп, у которых не было такого представительства, явно не хватает способности «проживать» опыт других, за что они так решительно отстаивают себя. В конечном счете, сторонники этой линии аргументации демонстрируют больше всего беспокойства по поводу вызовов привилегиям — привилегиям, настолько укоренившимся, что они могут позволить себе совершенно не осознавать себя. Йохан Фрец в своей колонке в Het Parool от 27 февраля подчеркивает еще один важный аспект этого: при смещении условий дебатов, переформулировании их в сторону от исходных пунктов критики Деуля, действительные, уместные вопросы и критические замечания, поднятые цветными людьми, сметаются беспечным обозначением этих как не что иное, как «политика идентичности» или «пробуждение» [2] — способ для белых людей претендовать на пространство для обсуждения, игнорируя как опыт, так и точки зрения цветных людей и закрывая любое пространство для саморефлексии и разговоров.

Вопрос принципиально не в том, кто «может» (у кого есть разрешение) или даже «может» (способен) писать или переводить определенные переживания. Вопрос в том, кому институционально предоставлено пространство для выражения этого опыта, для участия, для того, чтобы быть видимым. Кому достанется место за столом?

Другая «подстрока» аргумента идентичности фокусируется не столько на том, кто «может» переводить, сколько на том, кто «может» с точки зрения идентичности или общего опыта. Это в незначительной степени поднимается Деулом, но гораздо сильнее выдвигается на первый план в последующих вкладах в дебаты. Эти аргументы, по крайней мере в некоторой степени, связаны с самой философией перевода, поднимая вопросы о том, в какой степени знакомство с жизненным опытом, закодированным в тексте и выраженным в нем, является предпосылкой для перевода. журнал Переводоведение вокруг статьи Шебнем Сусам-Сараевой под названием «Представление экспериментального знания: кто кого может переводить?». На это указывает Ингрид Глори (в Voertaal , 8 марта) и это отражено, например, в сводной статье Аманды Холлиган для BBC News (12 марта), в которой подчеркивается (в отношении разговора с Куинси Гарио, чернокожий голландский художник-разговорник) важность «воплощенных знаний и культурного багажа, который приходит с тем, чтобы быть черным» для перевода Гормана. Писательница и литературный переводчик Джанан Мараслиги делает то же самое:

«Переводчик будет делать выбор, основываясь на своем жизненном опыте и своей идентичности (да, раса, пол, сексуальная ориентация, религия, социально-экономическое положение, инвалидность… будут иметь значение), а также их изменчивость».

С этим понятием «может» связаны другие аспекты опыта, имеющие отношение к задаче перевода работы Гормана: например, опыт работы с жанром устной поэзии (которого у Рийневельда нет) или опыт переводчика. и владение исходным языком (английский, по собственному признанию Рейневельда, не их сила).

Учитывая, что этот важный опыт явно не фигурировал при выборе Рийневельда в качестве переводчика, что повлияло? Статья Йоса Йостена в Neerlandistiek , опубликованная 27 февраля, выдвигает на первый план другое измерение, заслуживающее гораздо большего внимания, чем ему уделялось в ходе обсуждения. Юстен отмечает, что дебаты — это вовсе не литературный вопрос, а «циничный коммерческий конфликт». война торгов между восемью издателями. Точно так же выбор Меуленхоффом Рейневельда в качестве переводчика не имел ничего общего ни с их навыками перевода (Рийневельд не переводчик), ни (как якобы утверждал Меленхофф) с пристрастием Рейневельда к борьбе за равенство (учитывая, что Райневельд небинарен и был откровенен). о проблемах психического здоровья).[3] Скорее, дело было просто в том, что Рийневельд принес с собой культурный «капитал», известность и престиж недавнего лауреата Букеровской премии: таким образом, коммерческий выигрыш для издателя. Как лаконично (и правильно) отмечает Юстен: «Настоящий перевод был просто побочным делом»[4].